Дунаев - Вера в горниле сомненийДополнительные материалы / Дунаев - Вера в горниле сомненийСтраница 422
И комментарий автора: "Только один Господь ведает меру неизреченной красоты русской души".
Светлое и смешное, высокое и недоуменное — всё в прошлом по-своему дорого Бунину. Много можно перечислять: "Мухи" (1924), "Сосед" (1924), "Лапти" (1924), "Слава" (1924), "Русак" (1924) .
Бунин ощущает единство с уходящим прошлым, как сознаёт единство со всеми людьми, слыша внутренним слухом обращение к нему безвестного слепого нищего ("Слепой", 1924): "Взгляни и на меня, почувствуй любовь и ко мне; тебе всё родственно в этом мире в это прекрасное утро — значит, родствен и я; а раз родствен, ты не можешь быть бесчувствен к моему одиночеству и моей беспомощности, ибо моя плоть, как и плоть всего мира, едина с твоей, ибо твоё ощущение жизни есть ощущение любви, ибо всякое страдание есть наше общее страдание, нарушающее нашу общую радость жизни, то есть ощущение друг друга и всего сущего!".
Можно утверждать, что здесь писатель близок соборному сознанию. Но для него оно и опасно, потому что легко может перейти в ощущение того потока, безлично длящегося потока бытия, который влечёт его и влечением к которому он тяготится. В том он близок Толстому.
3
Завораживающее влечение выйти из цепи бытия, слиться с безличным — и нежелание, даже боязнь того гениально передано Буниным в рассказе "Ночь" (1925). Этот рассказ — ключ к пониманию Бунина.
Гармония ночи рождает в человеке чувство счастья и тоски. И какой-то непонятной корысти. "Откуда тоска? Из тайного чувства, что только во мне одном нет покоя — вечное тайное томление! — и нет бездумности. Откуда корысть? Из жажды как-то использовать это счастье и даже эту самую тоску и жажду, что-то создать из них . Но и тут тоска, Екклезиаст: "В будущие дни всё будет забыто. Нет памяти о прежних людях. И любовь их, и ненависть, и ревность давно исчезли, и уже нет им участия ни в чём, что делается под солнцем".
Наконец сошлись надежда на продления бытия в памяти — и пессимизм Екклесиаста. И пришла тоска от осознания полного уничтожения бытия каждого человека и, значит, собственного — невозвратимого исчезновения. Нет, мысль человеческая борется с этим, тянется к бессмертию. Человек начинает ощущать свою протяжённую бесконечность. "У меня их нет, — ни начала, ни конца". Человек начинает ощущать себя включённым в долгую, бесконечную цепь перевоплощений. Будда должен был явиться в этих размышлениях как знак нехристианского мирочувствия. Как знак тяготения к безличности. И явился.
Но ощущение причастности некоему потоку, цепи существований — есть признак выделенности, индивидуальности, личностности. Эту выделенность свою он ощутил далеко в детстве, как Божие благословение, переданное ему посланцем Создателя. В чём эта выделенность? В способности "особенно сильно чувствовать не только своё время, но и чужое, прошлое, не только свою страну, своё племя, но и другие, чужие, не только самого себя, но и прочих, — то есть, как принято говорить, способностью перевоплощения и, кроме того, особенно живой и особенно образной (чувственной) Памятью".
Вновь — память. Всё движется по кругу. И эта память создаётся долгим, бесконечным опытом существования в цепи своих предков. Способность к перевоплощению (художническому) в других даётся опытом цепи перевоплощений бессчётных, рождается памятью об этих перевоплощениях. Он и в себе самом уже пережил несколько перевоплощений, вот в этой, последней своей жизни. "За мою жизнь во мне умерло несколько человек" — таково его самоощущение.
"Ничто не гибнет — только видоизменяется" — вот идея, которая рождает счастье осознания бессмертия.
По Бунину — в человеке живёт либо безликое равнодушие к Цепи, либо осознание своей выделенности личностной, рождающее стремление покинуть Цепь. И люди все делятся в зависимости от того на две категории, "два разряда".
"В одном, огромном, — люди своего, определённого момента, житейского строительства, делания, люди как бы почти без прошлого, без предков, верные звенья той Цепи, о которой говорит мудрость Индии: что им до того, что так страшно ускользают в безграничность и начало и конец этой Цепи?"
Вот они, бунинские персонажи: вне истории, вне морали, вне памяти, в суетности. Какая им история? Истинная история: движение к выходу из Цепи, но это внутренняя история человека. А вовне — только суета. В редчайшие моменты могут они постигнуть своё положение и — ужаснуться, как ужаснулся перед смертью господин из Сан-Франциско. Вот когда стал понятен его ужас. Знал ли уже о том сам Бунин или только догадывался чутьём художника? Или узнал после? Именно в изображении таких людей был особенно силён Бунин, показывающий течение бессобытийного хаотического потока бессмысленных человеческих существований.