Восстание и распятиеТеория происхождения христианства / Иисус до Христа / Восстание и распятиеСтраница 20
Едва ли вышеупомянутый отрывок — выдумка автора Евангелия от Луки, в котором, как и в других трех евангелиях, также описывается иудейская толпа, принуждающая Пилата действовать.
Само сохранение этого фрагмента свидетельствует о его историчности. И действительно, хотя можно подумать, что он — всего лишь эмоциональное украшение, изобретенное автором евангелия, он таковым не является. Вся суть раннего христианства заключалась в том, что все презирали и отвергали Иисуса. Следовательно, это не просто назидательная подробность — она должна быть достоверной.
Существуют другие примеры глубокого и абсолютно мирского уныния, о котором, должно быть, вспоминают самые ранние свидетели крестной катастрофы:
«И, взяв с Собою Петра и обоих сыновей Зеведеевых, [Иисус] начал скорбеть и тосковать. Тогда говорит им Иисус: душа Моя скорбит смертельно; побудьте здесь и бодрствуйте со Мною. И, отойдя немного, пал на лице Свое, молился и говорил: Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия» (Мф. 26:37—39).
«И, находясь в борении, прилежнее молился, и был пот Его, как капли крови, падающие на землю» (Лк. 22:44).
В этих и параллельных им отрывках содержится проблеск меланхолии, который следует расценить как запоздалое воспоминание о мироощущении окружения Иисуса во время трагической развязки. Естественно, нельзя претендовать на точное определение деталей: кто мог подслушивать Иисуса? И тем не менее эта слегка приукрашенная форма, несомненно, скрывает что-то значительное.
То же относится и к забавному инциденту, отмеченному в Евангелии от Луки, когда Иисус после его воскресения приближается к двум апостолам, идущим в Эммаус (где-то в семи милях от Иерусалима) и разговаривающим по пути между собой:
«[Иисус] сказал им: о чем это вы, идя, рассуждаете между собою, и отчего вы печальны? Один из них, именем Клеопа, сказал Ему в ответ: неужели Ты один из пришедших в Иерусалим не знаешь о происшедшем в нем в эти дни? И сказал им: о чем? Они сказали Ему: что было с Иисусом Назарянином, Который был пророк, сильный в деле и слове пред Богом и всем народом; как предали Его первосвященники, и начальники наши для осуждения на смерть и распяли Его. А мы надеялись было, что Он есть Тот, Который должен избавить Израиля» (Лк. 24:17—21).
Этот инцидент, кажущийся столь тривиальным, поразителен, ибо содержит напоминание об обескураженном состоянии ближайших последователей Иисуса после его распятия, и дает нам еще одно подтверждение того, на что они возлагали надежды, а именно — на спасение Израиля; он также демонстрирует их пошатнувшуюся веру в Иисуса как в человека, призванного осуществить это спасение.
Таким образом, это — древний фрагмент, который должен относиться к периоду, наступившему сразу же после распятия Иисуса, до того периода, как среди рассеянной группы его учеников стала укрепляться вера в его воскресение: «И говорит им Иисус: все вы соблазнитесь о Мне в эту ночь; ибо написано: поражу пастыря, и рассеются овцы» (Мк. 14:27 и параллельные источники).
Как мы видели, сохранение такой детали в процессе стирания всей ранней традиции, делавшей усиленный акцент на волевое спокойствие Иисуса, дает основание предполагать, что она была твердо укоренена в какой-то ранней традиции, которая слишком явно проявилась, чтобы ее можно было сфальсифицировать.
Но, разумеется, трагическую развязку карьеры Иисуса нельзя было обобщить более проницательно, чем это сделано в первых двух евангелиях, где в собственные уста Иисуса прямо и красноречиво вложено отчаяние учеников Иисуса: «Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Мк. 15:34, Мф. 27:46).
Должно быть, этот крик отчаяния историчен. Он приводится в обоих евангелиях в родной для Иисуса арамейской речи, которая должна быть самым древним слоем палестинской традиции и, вероятно, используется в тех случаях, когда реальные слова или отрывки речей стали настолько священными, что их вспоминали в первоначальном виде. Налицо явное и непоправимое противоречие с систематической тенденцией авторов евангелий представлять Иисуса во все времена неизменно спокойно общающимся с божественной волей перед лицом страданий.
Невозможно представить, чтобы первые поколения христиан могли придумать этот крик отчаяния как некую назидательную подробность в процессе окутывания их Спасителя многочисленными легендами. Поэтому его упоминание в Евангелиях от Марка и Матфея свидетельствует об абсолютно устойчивом куске традиции, сохранившемся после всевозможных апологетических изменений. Если добавлять к этому еще что-либо, то следует сказать, что наш вывод усиливается еще больше тем очевидным фактом, что в древнейшей традиции отсутствует утверждение о действительных физических муках Иисуса на кресте; поэтому тем более важно свидетельство о его моральной агонии ввиду совершенного общения с Богом, которое, естественно, приписывалось ему.