Восстание и распятиеТеория происхождения христианства / Иисус до Христа / Восстание и распятиеСтраница 18
Во всех этих отрывках, где не упомянуто мессианство Иисуса в течение его жизни, создается яркое впечатление, что хронист не расширил это притязание на мессианство на собственную жизнь Иисуса и что сам Иисус в результате не представлял себя Израилю в качестве Мессии. Фактически эти отрывки из Евангелия от Луки и из Деяний просто подтверждают тот вывод, к которому мы пришли ранее, а именно, что Иисус выступил перед народом, главным образом, как посланец Царства, «говоря, что исполнилось время и приблизилось Царствие Божие: покайтесь и веруйте в Евангелие» (Мк. 1:15).
Мы вновь возвращаемся к портрету Иисуса, нарисованному в евангелиях. Это портрет старомодного пророка, вдохновленного Богом и побуждающего свой народ идти по стопам Бога, чтобы облегчить установление Царства Божьего. Он не претендовал на мессианство.
Мы видим, что набожными руками в событийный ряд внесены поправки для устранения тех аспектов предприятия Иисуса, которые, видимо, были неудобоваримы для поздней христианской теории. Насилие, сопровождавшее движение Иисуса, его антиримские политические последствия и, прежде всего, вероятно, его материальный крах были либо забыты, либо уничтожены в новой перспективе религиозного прославления Иисуса. Вот почему, как я часто подчеркивал, важны те самородки исторической вероятности, которые вставлены в текст. Даже исходя из настоящего текста, мы вряд ли можем осознать, что что-то заставило Иисуса, как мы видели, изменить свои взгляды и предпринять попытку установить Царство с помощью массового восстания против власти Рима и его местных вассалов, и это привело к его уничтожению. Очень соблазнительно поискать основание, приведшее к изменению его взглядов. Мы можем найти его вне евангелий.
Иосиф Флавий рассказывает нам, что Понтий Пилат пытался установить знамена римских легионов внутри Храма. Теперь на этих знаменах — медальоны с заменяемыми портретами императора. В основном римские войска размещались в городе, в Форте Антония стояла лишь одна когорта, но поскольку это место считали частью территории Храма, которая, по мнению евреев, должна была охватывать всю храмовую гору, то евреи резко реагировали на помещение этих светских изображений. Иосиф впечатляюще описывает их ужас и ярость. Они были полны решимости заставить Пилата совершить их массовое убийство, если он не уберет знамена с изображением императора. А Пилат, озадаченный тем, что он, должно быть, считал бессмысленным фанатизмом, в конце концов, уступил.
Дело в том, что иудеи считали установку в храмовом приделе изображений богов для поклонения исполнением пророчества, обнаруженного у Даниила (11:31), то есть «мерзость запустения [ .] стоящую, где не должно» (Мк. 13:14). У Даниила (12:11) это осквернение святилища должно было предшествовать тому последнему периоду, который, по расчету автора книги Даниила, продлится примерно три с половиной года — более 1290 дней. В конце этого периода надо было ожидать смерти Мессии, а также разрушения Святого Города в мессианской войне, которая продолжится до Конца света и завершится полным уничтожением Князя Мира — противника Бога и безбожников вообще, с помощью еще одного потопа, типа того, который стер с лица земли человеческую расу во времена Ноя.
В любом случае многие иудеи толковали действие Пилата как осквернение святого Храма, предвидение которого содержится в
Книге пророка Даниила. Вот так выглядит апокалипсическая речь Иисуса:
«Когда же увидите мерзость запустения [ .] стоящую, где не должно, — читающий да разумеет, — тогда находящиеся в Иудее да бегут в горы; а кто на кровле, тот не сходи в дом и не входи взять что-нибудь из дома своего; и кто на поле, не обращайся назад взять одежду свою. Горе беременным и питающим сосцами в те дни» (Мк. 13:14—17, также Мф. 24:15). Это показывает, что Иисус и его современники ожидали, что вслед за этим разрушением последует уничтожающий потоп в соответствии с пророчеством Даниила.
Это наводит на мысль, реально может создать нам конкретный повод повести разговор о карьере Иисуса и, выделив перемену его настроения в структуре его общей оппозиции к социально-политическому порядку, пролить некоторый свет на мотивацию перехода на путь насилия в поисках достижения его целей «на том свете».
Мы увидели любопытную несостоятельность евангельских текстов о суде над Иисусом — и иудейских, и римских, — хотя в то же время они раскрывают жесткую суть истины, а именно, что было предъявлено обвинение в подстрекательстве к мятежу, а наказанием стало распятие — и то и другое осуществили римляне. Я сказал «жесткую суть», но лучше было бы назвать это оазисом в пустыне, ибо все синоптическое повествование о въезде Иисуса в Иерусалим создает у нас общее впечатление почти полной бессодержательности. Многословность и повторения в рассуждениях не уменьшают это впечатление, а лишь усиливают его. Если бы мы судили по евангельской традиции, то мы обязаны были бы поверить в то, что она из всего, что должно было случиться, не сохранила почти никакой надежной информации. События, которые, должно быть, вызвали огромные потрясения и привели к такой мучительной смерти самого Иисуса, а всех его последователей — к горькому разочарованию, дошли до нас в виде мимолетных мельканий теней.