Большой лук СавлаТеория происхождения христианства / Христос после Иисуса / Большой лук СавлаСтраница 6
Психологическая история, связанная с Савлом, остается особенно очевидной, возможно, мучительно острой в случае с Лютером, который, как и многие другие, хотя и с большим эмоциональным накалом, заново открыл в писаниях Савла свою собственную патологию.
Неправильно поняв Савла (так же, как тот неправильно понимал еврейские писания), Лютер достаточно быстро открыл для себя Христа в Ветхом Завете. Взволнованный коротким и совершенно второстепенным отрывком, который я уже упоминал («праведный верою жив будет») (Рим. 1:17), он принял это за корень веры.
Ясно видно, как эта фраза Савла, стиснутая таким обилием мыслей и эмоций из-за его потребности ловко обойти еврейскую аргументацию, основанную на Торе, была на много столетий позже выхвачена и из-за ее соответствия навязчивой одержимости, которая была отголоском личной несчастности Савла, в такой степени повлияла на мысль.
Пытаясь найти в Библии некий современный ему смысл, Лютер набросился на один из наименее важных фрагментов писаний Сав-ла, простой элемент давней «вымершей» полемики в той исторической ситуации, которую невозможно было даже вспомнить, и возвысил его до самой сердцевины Савловой мысли. Этот фрагмент истерии стал краеугольным камнем фундамента могущественной протестантской Церкви.
Конечно, странно, что протестантство, борясь за то, чтобы отойти от католической Церкви и ее хорошо обоснованных претензий на древность, которая могла отслеживаться непосредственно до Савла, нашла в нем своего святого покровителя. Не обращая внимания на истинное содержание его посланий, протестанты смогли использовать обедненную, выхолощенную версию этих древних документов в качестве призывного клича новой версии христианства. Вся лютеранская, и до некоторой степени кальвинистская, доктрина веры, оправдание верой и избранность милостью Божьей, были ретроици-рованы к Посланиям Савла. Из-за этого совершенно причудливого отождествления большей части протестантской доктрины с неправильно понимаемым Савлом вполне естественными были нападки на личность и мысль Савла, которые распространились в XIX в. и одновременно стали нападками, едва завуалированными, на протестантство и до некоторой степени, конечно, — на само христианство.
Савл оказался удобным объектом для ненависти Ницше ко всей истории (он считал, что это доказывало космический принцип увядания); для него Савл был «вечным евреем par excellence» — отвратительной дефиницией. Он считал, что Савл, «гениальный в ненависти, в видении ненависти, в безжалостной логике ненависти», короче говоря, «отвратительный маньяк . измученный, ничтожный, вызывающий отвращение как у себя, так и у других . Вот кто был первым христианином!»1.
Лев Толстой в своих исканиях веры также пытался обойти Сав-ла. Попытка Толстого заново истолковать христианство, возможно, была самой современной из таких новых ревизий, поскольку она оказалась самой влиятельной. В середине века и в течение последующих десятилетий «толстовство» стало реальной силой.
Безразличный к истории — к истинным амбициям его героев — и в середине жизни все более мучимый душераздирающим, Толстой стремился избавиться от своего страдания через обращение к сердцевине первоначального учения Иисуса. Вскоре он пришел к заключению (несомненно, неизбежно), что все существующие версии христианства были паутиной лжи, неправильных концепций и тупости. Он стремился бичевать несообразные наросты традиции и понять, что же в действительности произошло, извлечь из обширного накопления псевдоданных ту конкретную уникальную и необходимую суть, о которой думал сам Иисус. Для него само собой разумеющимся было то, что Царство Божье находится в человеческой душе, а никоим образом не является выражением божественного всемогущества.