Большой лук СавлаТеория происхождения христианства / Христос после Иисуса / Большой лук СавлаСтраница 16
Любопытным образом это можно завершить иронией, которой проникнут весь жизненный путь Савла. Ибо может оказаться весьма вероятным, что, несмотря на магнетизм, развиваемый на его эмоциях через обаяние язычества, именно его еврейская набожность, в конце концов, фундаментальный монотеизм, лежащий в основе игры его ума, дали ему возможность преодолеть магические наросты на его теориях и придать личную боль его словам, словам, которые имели универсальное приложение.
Поскольку монотеизм, в сущности, создает связь между индивидуальным и трансцендентальным принципом, принципом, который воспаряет над всеми случайностями мира, он противостоит индивидуальному человеческому существу всей тотальностью мира. Таким образом, страстное свершение Савла само по себе создает мост между его взглядом на мир — совершенно исчезнувший — и любым современным взглядом на мир. Его эмоции, возможно, его истерия были необходимы для срабатывания его влияния, поскольку они коренились в переполнявшем его непосредственном переживании, психическом взрыве, с которым он лично столкнулся. Это было его первым и главным искуплением, видимым разрешением его собственных душевных страданий, его непосредственно и лично переживаемое чувство, которое заставило воспарить ввысь его прозу. Ибо без таких личных эмоций, без такого чувства простая ментальная активность, несомненно, была бы, по-видимому, пустой подвижностью.
Короче говоря, Савл выражает некую личную эмоцию. Называя ее Христом, он выражает ее на языке живого отношения к абстрактному идеалу; глубина его чувства ввела вечный элемент, хотя и искаженный, в обширные институты, которые претендовали на его идеи, как на свои собственные, несмотря даже на то, что идеи Савла были фальсифицированы; его способность возвращать длительно подавляемому психическому материалу новую жизнь благодаря новым формулировкам, в конце концов, была выражена в институтах, порожденных его фальсифицированными идеями. Огромные массы людей смогли черпать из своего бессознательного много подавленного материала и «про-ветривать» его в рамках институционализированных символов.
В конце концов, обусловленность Савла ничем не отличалась от обусловленности бесчисленных современных ему евреев; то, что делало его новатором или, по крайней мере, успешным деятелем, была его личная клиническая потребность в особом убежище — его страх смерти. Он нашел свое убежище в изобретении публичного ответа на свои личные несчастья. Взбудораженный тем представлением, что все человечество, в его древней известной оболочке, неизбежно идущее к концу, должно переродиться в новой оболочке в новом мире, Савл смог победить смерть, которая стала для него теперь не более чем началом новой жизни во славе. Старая идея смерти как простого прекращения существования была вытеснена более привлекательной идеей смерти как эквивалента рождения. Савлова метафора крещения как смысл смерти Христа и, следовательно, перерождения «со Христом» обладала привлекательностью, которая для многих оказалась непреодолимой.
С крахом надежд Савла после его смерти институты, основанные на его писаниях, должны были игнорировать его настоящие идеи, которые стали просто крючками, на которые была повешена совершенно чуждая теология. С отказом от всех теорий Конца света Церковь, укоренившаяся на писаниях Савла, пришла к застою; теперь она сама стала компонентом мирового порядка!