Большой лук СавлаТеория происхождения христианства / Христос после Иисуса / Большой лук СавлаСтраница 14
Последний изгиб этой иронии возник после того, как сама теология, выхолощенная историческим мышлением, которое оживилось в конце XVIII в., утратила свою власть над обществом. Христианский мир в целом, гораздо более широкий, чем его теология, в течение многих столетий наполнялся стереотипами, изображающими евреев как народ, символизирующий некоторый аспект зла, и поэтому все христиане, несмотря на свое отношение к истинной религии, считают для себя естественным рассматривать евреев как порочных и чуждых. Таким образом, мистический антисемитизм нашел для себя массовую основу.
А эта массовая основа, что ироничнее всего, была создана той самой атакой на религию, которая привела к распространению нелепых «расовых» теорий, начавших распространяться с XIX в.
Эти теории, игнорируя теологический принцип, заключающийся в том, что евреев следует сохранять, хотя и в условиях их прини-женности, как свидетельство триумфа христианства, сместили вину евреев с теологии на биологию. Когда больше не объявлялось, что тяжесть еврейского зла коренится в верованиях, поддающихся исправлению путем обращения, а коренится в генах, что неисправимо, обращение стало до смешного неуместным. Больше не существовало никакой причины, в силу которой евреи должны продолжать существовать вообще.
Мысль Савла, несмотря на ее энергию и блеск, была настолько приземленной, настолько конкретной и, разумеется, настолько грубой (необработанной), что казалось весьма трудным сохранять для нее хоть какую-нибудь постижимую опору в современном мире.
Довольно странно, однако в наше время можно сказать, что психоанализ привел к ее спасению. Он восстановил то, что, несомненно, является ключевой точкой зрения на идентичность сверхструктуры человеческих идей и глубочайших потребностей организма как психобиологической сущности. Если бы истинным оказалось то, что искусство, мифология, религия и философия сами по себе являются просто объективированными выражениями потребностей организма в психофизическом удовлетворении, то, по-видимому, нашлось бы место для собственной регрессии Савла к более ранней эпохе, до сублимации иудаизма или подавления столь обильного удовлетворяющего инстинкты материала.
Ибо, несомненно, мощь образов Савла, его борьба со своими собственными подавлениями, их взрывоподобный выход, сопровождаемый прочным прикрытием мышления, плюс обоснованный оптимизм, в конце концов, существуют благодаря их глубоким корням в душе. Это является единственным оправданием для разговоров о «гении» Савла и, несомненно, оправданием того, что Фрейд подразумевал, когда он говорил (смягченно) о возвращении Савла к «темным слоям прошлого». Глубинная психология вполне может использовать его умственную работу для своих собственных целей!
Не исключено, что Савл действительно мог измерить глубины своей собственной души благодаря той регрессии, которая для него была интеллектуально обоснованной через объединение его, несомненно, патологического переживания по дороге в Дамаск, и мессианской лихорадке, которую он разделял со столь многими другими евреями. Его концепция о Теле Христа, в которой «эго» отдельного верующего стирается через поглощение высшим существом — сердцевина мистицизма, — утверждая себя на стадии развития, предшествующей индивидуации, могла восстановить для сознания то, что было неосознанным в течение несчетного числа поколений, самым ранним состоянием идентичности между организмом и его окружением, инкапсулированным в неиссякаемое утешение уверенности в том, что жизнь вечна.