Борьба с ТоройТеория происхождения христианства / Христос после Иисуса / Борьба с ТоройСтраница 2
Фактически все эти нововведения появились потому, что концепция Конца света — чистая аксиома для Савла — для бесчисленных мессианистов той эпохи неизбежно переплеталась с аргументацией, которой надо было объяснить на пробел между колоссальной концепцией и ее задержкой.
Савл был вынужден придумать аргумент для заполнения разрыва между его мечтой и кажущейся реальностью. И действительно, факт его вынужденного спора возник из изначальной дилеммы — необходимости объяснить немыслимое, а именно задержку Славного возвращения.
Если бы ход событий пошел так, как чувствовал его Савл по дороге в Дамаск, там и тогда мир бы закончился, и все было бы хорошо. Но как только он увидел, что естественный порядок продолжается, как прежде, он должен был поискать объяснение странной пассивности вселенной. Ему необходимо было выстроить аргумент, и сделал он это в той манере, которую диктовала природа аргументации. Из принятых предпосылок он сделал убедительные выводы. Его отправной точкой был иудаизм, но он придал ему особое толкование.
Для создания концепции бытия во Христе он был вынужден заполнить интервал между воскресением Мессии и его Славным возвращением сложной мифологической структурой. Сам интервал — чистый вакуум — должен был в какой-то степени структурировать-ся, чтобы доминировать и над сознанием, и над эмоциями публики. Начав с иудейских предпосылок, с иудейских идей, адресуясь к аудитории, пропитанной иудаизмом, Савл неизбежно нашел иудейский фундамент для своей мифологии.
Был ли Савл хорошо выучен «у подножия Гамалиила», как он говорил (желая, возможно, таким образом как бы предъявить свое удостоверение личности), но вряд ли можно преувеличить его настойчивость быть иудеем.
Даже с технической точки зрения подход Савла к иудейской традиции, единственной традиции, по которой его основные концепции — Мессия, искупление, избранные — имели какой-то смысл, был основан на учении о раввинате, чьи полемические требования сводились только к сосредоточению на устной, а не на письменной Торе, как и у других фарисеев (но не как у аристократичных, консервативных саддукеев). Его противопоставление буквы и духа Торы (2 Кор. 3:6) не значило больше, чем вышеназванное.
Даже после его припадка по пути в Дамаск он сохранил иудейскую структуру всех своих идей. И в самом деле, только в рамках иудейских традиций он смог придать какой-то смысл произошедшему в нем самом психическому перевороту. И все же его сознание было настолько заполнено мифологией, что даже при разрушении Торы с помощью Торы он отступает, без сомнения, невольно на мифологические подпорки своей психики.
Огромным «камнем преткновения» при его общении с публикой, знакомой с иудаизмом, было содержащееся в Торе проклятие (Втор. 21:23): «[Всякий] повешенный [на дереве]» (на кресте) проклят. Савл использует это проклятие для демонстрации того (Гал. 3:13), что именно распятие Иисуса, ужасное со всех точек зрения, отменило Тору.
Савл верил, что Иисус уже был вознесен выше всех существ, включая ангелов, посредством смерти и воскресения. Эта власть, которой неоспоримо наделил его Бог, не могла стать действенной до начала Мессианского Царства, в момент которого он полностью развил свой авторитет, избавив своих сторонников от предстоящего гнева (1 Фес. 1:10).